Письма жене. 1942-1943 г. Поволжье.
Цивильск. 24 января 1942 г.«Наталка, здравствуй! Пишу из г. Цивильска Чувашской АССР, но скоро, наверное, буду отправлен на фронт. Прошло уже месяца четыре, как я не получал ниоткуда писем, так что ничего не знаю, где вы и что с вами, и от тебя ничего вообще не получал. Но я уже привык ни о чем не думать и не скучать. За время пребывания в Цивильске, я работал художником в клубе полка и даже успел сделать эскизы оформления клуба. Часть работы уже выполнена, я начал расписывать плафон. Но дописать, по-видимому, не удастся, — очень трудные условия: днем нет света, а вечером клуб занят. Но начал я хорошо. … Очень бы хотелось переслать тебе мои эскизы плафонов и панно. Панно – на тему «Александр Невский» и «Кутузов». Панно я не начинал, а Кутузова пришлось отдать Шугрину, он способный и ловкий художник, по мосховски. Но я очень рад, что мне все-таки удалось поработать. Стоят сильные морозы, и часто думаю о ребятишках. Где-то вы живете? Перед отправкой на фронт напишу еще через Томск, как мы условились, на Берникову. Слышал, что В.А. Фаворский с семьей уехал в Самарканд. Больше я ничего не знаю…В Москве, говорят, жизнь более или менее нормальная, но туда никого не пускают. Ну, живу я ничего, чувствую себя хорошо, здоров. Хотелось бы посмотреть на вас всех, но это невозможно, да я, признаться, стараюсь не расстраиваться. Надеюсь на тебя и Маму – вы сделаете все, что возможно. Глядя на здешних эвакуированных, их здесь много, — кое-как жить можно. Ну, всего хорошего. Целую всех. Скоро весна, будет теплее и станет легче. Обо мне не беспокойтесь, я все переношу сравнительно легко. Болел немного живот – объелся картошки во время ночевки в чувашской деревне. Ну, будьте здоровы, пишите. 24/1 42г. Папка. Г. Цивильск Чувашской АССР, п/я 072/25, или до востребования».
На обороте клочка бумаги с рисунком отца его кисти руки написано: «Вот набросок с моей руки. Тоже, конечно, не то, но нет никаких возможностей или, может быть, сил, что бы хоть час в день поработать как следует. Но за это буду биться. Ну, всё, всего. Рисуй при малейшей возможности».
Цивильск. 4 февраля 1942 г. «4/II 42 г. Наталка, здравствуй!
Вчера, наконец, получил четыре твоих письма: письмо и открытку от 14/ХII, открытку от 15/I и открытку от 20/I 42г. От радости не знаю, что и сказать! Ну, очень рад, что вы живете неплохо, как ты пишешь. Я, правда, и надеялся получить такое известие.
Я тебе недавно писал, чем я занимался здесь, в Цивильске. Ну, повторю еще раз всю эту историю, очень случайную. Накануне отправки на фронт меня вызвали в клуб для работы по оформлению, и пока я там работал целый день, наша рота переформировалась и уехала, а меня оставили здесь. Работа заключалась в лозунгах, наклейках, окантовках и др. Параллельно с этим в свободное время я сделал эскиз общего оформления, и начальство его приняло. В этот проект вошли два плафона, шесть панно и после добавились два портрета. Кроме меня здесь работали еще московские художники Марков, Шугрин, Полуэктова и Райцер, приехавшие сюда в качестве сестер. Я сделал два эскиза панно «Кутузов» и «Александр Невский» и эскизы плафонов и общего оформления. (Клубишка плохонький, но это не важно). Я начал писать один потолок клеевыми красками (гуашью). Перетер старый потолок, проклеил и написал в общих чертах. Тема там у меня «Атака». Начало очень хорошее. Я советую тебе когда-нибудь пописать клеевой – получается такая мягкая и светлая поверхность! В общем, я писал с белилами, с мелом – и здорово получается! Я просто очень доволен началом и хотел бы, чтобы ты когда-нибудь посмотрела, если, конечно, что-нибудь от этой моей работы останется. Конечно, тоже очень много недостатков, недоделанностей, свойственных мне вообще, и просто происшедших от невероятно трудных условий работы - работал почти в темноте, так как днем света нет, а вечером клуб занят. Но я-то вполне доволен. Даже настолько, что это – лучшая моя работа, и над ней я мог бы работать еще полгода. Ну вот. А «Кутузова» я, к сожалению, отдал писать Шугрину. И он, правда, способный парень, сделал из него хлесткую вещь, совершенно станковую, ничего общего со стенной росписью не имеющую. Беда в этом та, что заказчик от него без ума, и мои «акции» резко пали, так что мне сейчас работать еще трудней.
Что касается Александра Невского, то возможно, я буду его еще писать, но не знаю, - ведь можем мы неожиданно отсюда уехать, а я, тем более, строевой, в любую минуту могу быть затребован в маршевую роту. То же и с другим плафоном. Эскизы мне бы очень хотелось переслать тебе или оставить их здесь у кого-нибудь из местных жителей для тебя.
Ну, а теперь твое письмо. Приехать ко мне очень бы хорошо, но я не советую именно сейчас. Такое положение, что я в любую минуту могу быть отчислен от клуба полка на фронт. А во-вторых, ехать сейчас очень скверно и просто рискованно, и, тем более, что не наверняка меня застанешь здесь. В-третьих. Глядя на такие встречи, происходившие на моих глазах у других, они, эти встречи, оставляют очень тяжелое впечатление. Просто лучше пока не встречаться, тем более, что это не так уж близко и нелегко организовать. Нет, не надо приезжать. Ну, об этом я еще напишу или телеграфирую. Я писал уже, что привык к этой жизни - ни о чем не думаю, только о живописи, и готов совершенно равнодушно и спокойно ехать на фронт или туда, куда мне прикажут. Не делаю никаких попыток как-нибудь повлиять на свою судьбу.
Ну, ладно, больше практических вопросов. С харчами у нас неважно, хотя паек хороший – хлеба 750, сахар 25г, завтрак горячий и обед из двух блюд. Но аппетит все время волчий, почему – и сам не понимаю. Скверно также с табаком: махорка-самосад доходит до 10 руб. за 1 стакан, так что я думаю, что придется просто бросить курить. Живем в общежитии, тепло. Работаю много в клубе, там тоже тепло. В общем, я живу в Цивильске – лучше не надо. Но вот если вы там действительно неплохо живете, как ты пишешь, то пришли посылочку, рискни, главное – табаку, а то придется бросить курить. Только не подумай, что мы тут голодаем, или вообще что-нибудь такое. Так пришли посылку, если можешь, для разнообразия. Ведь посылкой год не проживешь.
Теперь насчет свидания. Назначаю Вам свидание на Большой Медведице с 18 февраля по 1 марта, буду стараться смотреть каждый день от 7-45 до 8 ч. вечера по московскому времени. Потом пришлю табель, но я и сейчас смотрю, и буду смотреть при всякой возможности.
Вторую справку-дубликат вышлю на днях. Денег я не получал, посылок тоже. Денег ты мне присылай не больше 10-15р. в месяц, их некуда тратить. Но если не трудно, то они мне пригодятся.
Вот видишь, какое длинное письмо я написал. Сижу, все спят. Сейчас выходил на улицу, погода прекрасная, луна светит вовсю, мороз небольшой. Время – уже третий час.
Ты работаешь счетоводом, сейчас это все равно. По уши в работе – это очень хорошо. Я бы помог тебе пилить дрова, но не могу, далеко, а здесь у нас дрова только дубовые. Я тоже по уши в работе, и живописью приходится мало заниматься, – все время плакаты, лозунги, цифры.
Как-то живет там Мама?! Второй раз ей приходится переживать такое бегство, то с нами, то с нашими ребятишками. Желаю ей всего хорошего, надеюсь, что еще увидимся. И будет печь блины, и пироги, и разные разности.
Ребятишки, наверное, растут, вы ведь не замечаете. Скоро Максу 10 лет, как он пишет, учится он, наверное, хорошо. Пусть старается да побольше гуляет на улице, и дружно живет с Тусинькой. Туська мучает кошку. Но это она – любя. Очень хорошо, что вы заимели козу, а что у вас за цыпленок - я не совсем понимаю, что это за птица в такое время года?!
Если вы остаетесь там на лето, то заводите огород, а на мою долю посадите махорки, а то приеду – курить нечего будет. Ну, вот и все. Да, я писал, что В.А. Фаворский уехал в Самарканд. Напиши ему. Правда, узнать интересно про Мирку и Льва Александровича /Л.А. Бруни; Мирка – Мария Александровна Спендиарова, жена художника С.А. Романовича. - М.Ч./. Может быть, и про Симку с Лидой /художники Серафим Александрович Павловский и Лидия Хромова, его жена - М.Ч./. Его адрес /Фаворского/: Самарканд Узбекской ССР. Регистан. Профессору Фаворскому. От меня – привет.
Ну, поцелуй ребятишек и Маму. Любящий всех вас папка. Ну, еще раз до-свидания, мой любимый, единственный друг. Не забудь про живопись, особенно фреску. Делай зарисовки и композиции на полях счетоводных книг. Целую. Твой Борька. Пиши: г. Цивильск Чувашской АССР, почтовый ящик 072 литер 25».
Цивильск. 9 февраля 1942 г. «Наталушка, здравствуй! Все время думаю о том, приезжать тебе сюда ко мне или нет. Мне хочется увидеть тебя хоть еще разочек. Нет, это нельзя! Свидание прибавит новых мучений, а мы ведь не так молоды, но всё время кажется, что мы с тобой такие же молодые и глупые, как 10 лет назад, что думаем о том, чтобы еще раз увидеться, черт знает в каких условиях. Но, несмотря на все трудности, и пр. и пр., мне хочется еще раз с тобой увидеться, так что ты еще подумай, узнай об условиях дороги, и тогда, может быть, приедешь. Но после этого письма ты подожди следующего. Вскоре, дней через 5-6 тут выяснится вопрос о моей отсюда отправке. Правда, здесь это решается внезапно: сейчас я здесь, а через 2-3 часа буду в поезде на фронт или куда-нибудь еще, но ориентировочно можно узнать. Риск, что ты меня не застанешь, остаётся, так что будь готова к этому.
Теперь я еще хочу тебе сказать, что если ты не сможешь приехать или побоишься оставить ребятишек (что действительно существенно), или в результате моего первого ответа почувствуешь всю сложность этого дела и не приедешь, то не думай обо мне, и не думай, что мне это будет очень больно. Здесь ведь всё притупляется. И я если «болею», то только тогда, когда представляю себя на твоем месте….
Служба в армии меня мало изменила. Я по-прежнему не брит и вечно получаю выговора за это, и не одет по форме. В общем, всё это мало на меня влияет. Я большей частью «нахожусь в Анискине». Или когда работал над композицией, то забывал всё для нее, и это очень хорошо. Правда, что касается боевой подготовки, то у меня все отлично. Сейчас я живу отлично, питание хорошее, так что с трудом поедаешь. Очень грустно пить чай с сахаром, я каждый раз вспоминаю Тусиньку и Макса. В декабре даже накопил паёк – 20 кусков сахара, но он у меня затолкался, отсырел, и я его на Новый Год отдал какой-то маленькой девочке, которую встретил на улице…
В настоящую минуту я чувствую, что заболел, грипп, наверное. Болит голова и небольшой жар. Письмо это я пишу третий день и начинаю сначала, это, наверное, результат гриппа.
Так что не сердись за появляющийся беспорядок. Ну вот, как идёт наша жизнь, - очень просто, в основном, ждём завтрака, обеда и ужина, пишем лозунги, таблицы и т.п. Я сейчас ничего не пишу серьёзного. Эскизы свои я отправил в Москву с т. Райцер – адрес её сообщу на днях. (Забыл записать, но он записан у Шугрина)…
Ну, целую всех – Маму, Макса, Тусю и тебя. Письмо не перечитываю, очень болит голова. Ну, еще раз я тебя целую. Большая Медведица затянута бураном. Папка».
23 ноября 1942 г.
… И я снова сделал предложение о росписи и начал работать. С этого началась моя «слава» по полку и по бригаде. Сделал я много. И много хорошего и интересного, даже невозможно всего оценить. Этот период с 22 апреля до конца августа был одним из самых прекрасных периодов в моей жизни. Я все время писал с непрерывным успехом, пользуясь всеобщим уважением. Имею 3 благодарности по полку, одну от командира бригады и Грамоту от Верховного Совета Чувашской АССР, правда, мне ее еще не вручили. Ну а потом я уж забыл, что было: меня отправляли в строй, потом опять на работу. И вообще отношение изменилось, от былого величия не осталось следа. Вчера может быть в последний раз посмотрел свои росписи, и поразила меня их несовременность, в смысле того, что они просто прекрасные жемчужины, но среди холода, грязи и ругани совсем чужие, какие-то невинные девушки среди всеобщего разврата и упадка. А сейчас там коптят коптилки, дымят печки, брызгают грязью при мытье полов. Но ты думаешь, мне это больно? Нет, нисколько. Ты ведь знаешь мой характер, я смотрю на это как на неизбежное. Вот я здесь расписал 4 ленкомнаты и лестницу. В том числе 5 интересных плафонов, 2 больших композиции – Кутузов и Суворов, и много разных других вещей, просто трудно сосчитать. Об этом я писал тебе. В общем, здесь сделано вдвое больше, чем за всю мою жизнь, а может быть и больше. Написал я много и этюдов, и маслом, и акварелью, и два портрета маслом. За последнее время я сделал 5-6 скульптурных фигурок. И моя деятельность оборвалась на группе «моя семья», что я делал в Москве из гипса. Большинство своих работ я раздарил, а кое-что оставил у знакомых. Адреса их я тебе сообщал…
Ижевск. 30 декабря 1942 г.«Здравствуй, Наталка! Наконец получил от тебя письмо от 20 Х11. Дело в том, что завтра-послезавтра выяснится вопрос с отправкой меня отсюда. Маршевая уже сформирована, но меня опять могут задержать недели на две – на три, по старой причине. Но здесь такая скука, что после цивильской работы и жизни можно с ума сойти. Развлекаюсь: снятся мне почти каждую ночь причудливые сны, или по-мальчишески мечтаю на занятиях и в строю. Правда, здесь я почти все время в лесу, это большое счастье.
Твое письмо произвело на меня печальное впечатление. Очень жаль, что Мама больна. У меня был чай, но я его выпил. Ей бы достать настоящего чаю. И с харчами у вас плохо – это очень жаль и мне сейчас очень понятно. У нас тоже здесь плохо, но ничего сделать не могу, и видов на улучшение нет. Одет я тепло и понемногу привыкаю к морозу, так что носки и варежки можешь не присылать, но если уж выслала, так пригодятся. Ну, так не будем пока унывать. Ты знаешь, среди этой скуки, холода, недоедания, я ничем не болею. Обладаю зверским аппетитом, и иногда охватывает какое-то чувство спокойствия и счастья, надежды и безмятежности, как в юношестве. Ведь если мы останемся живы, жизнь начнется сначала, заново, а это все пройдет как тяжелый сон. Вот, например, мое пребывание под Тулой, уже на фронте, неимоверно тяжелый период - поход в 1000 километров, вспоминается сейчас как что-то большое, действительное переживание. И как быстро все уходит в прошлое! Или, например, жизнь в Цивильске была 10 лет тому назад, а жизнь в Москве – что-то бывшее в давно прошедшие времена. И верно, ведь нужно понимать, что прошлое не вернется, и жизнь после войны будет совсем иной, совершенно не похожей на прошлое. К сожалению, мы не принадлежим к революционерам, идущим вперед, не боящимся будущего и настоящего, и черпающим жизненные силы только в настоящем. А может быть, в области искусства мы и есть самые передовые люди, а во всем остальном можем быть чем угодно.
У меня сейчас желание оторваться от реализма. Вот временами на меня нападет настроение, выраженное у Рафаэля, Ботичелли, Леонардо, Матисса, Пикассо, Дерена. Реально и не реально, но прекрасно, как рай у Данте…. Я не знаю, что я хочу сказать, но вот я, глядя в миску с пустыми щами, мечтаю о фресках, какие бы можно было написать, будучи независимым от куска хлеба. «Надо жить как птицы небесные», и вот я сейчас вынужден так жить, все земное мне чуждо. Ну, всего хорошего. Поздравляю с Новым Годом, целую крепко- крепко всех глупышей. Привет маме. Не забывай звезды. Твой Борька».
22 сентября 1943 г. «22 / 1Х 43 г. Так я тогда и не написал ничего. А пять дней пролетели так быстро, что я удивился. Мы делаем срочную работу – карту хода военных действий. А вечером не было света. Ты хочешь зарегистрироваться, так сказать, законным браком. Я ничего не имею против, только никак не соберусь посоветоваться с одним знакомым юристом, как это сделать. Сам я не знаю. А он – большой человек, начальник штаба, и его трудно поймать наедине, так как это – личный вопрос. Какое это имеет значение – я не знаю, но ты, наверное, имеешь какие-то неудобства. Так что я целиком иду навстречу. Ну, Мама уехала. Тебе, наверное, еще труднее в смысле хозяйственном… Сегодня закончил с обжигом и запатинировал под бронзу свою последнюю статуэтку. Они почти профессиональны. А в некоторых отношениях, композиции и живости движения, — лучше многих виденных мною. Но, к сожалению, приходится их отдавать в неверные руки. Сейчас, вечером, наклеил бумагу для эскиза. Завтра, если будет свет, начну работать, голова уже занята этим, и хочется скорее посмотреть, что из этого выйдет. И вообще мне снова хочется работать. Хочется мне еще написать пейзаж с озером и сухими стволами деревьев, а по земле растут иван-чай и мох-ягель. И еще два пейзажа, о которых я тебе писал. Наталка, что тебе делать с печкой, с козой и другими делами – я не знаю, что посоветовать. Я и раньше был непрактичным, а теперь и совсем нереальный человек. Ну, я спешу закончить письмо. Сейчас погаснет свет. Может быть, допишу завтра утром. Кругом меня горячо обсуждаются последние известия: Чернигов, Гомельское направление и другие. Мне не хочется их обсуждать, я не очень оптимистически настроен на скорый конец войны. Это будет еще длинная и тяжелая история. А скорый и хороший конец всем приятен, и я тоже буду очень рад, как и все, если война скоро закончится. Ну, до свидания. Как-нибудь карабкайся и крепись, и вообще не унывай. А старайся жить и в этих условиях; ведь ты знаешь, что и до войны большинство людей жили так, как ты сейчас живешь – без творческой работы, без перспектив. Будь здорова, целую крепко. Папка. Уже ясное осеннее утро 23 сентября».
Военные письма из Алабино
Алабино. 3 марта 1945 года: «Здравствуй, Наталка!
Поздравляю вас с Днем рождения Макса, ему уже исполняется 13 лет. К сожалению, приехать не могу, да и вообще ситуация очень напряженная, так что едва ли я удержусь здесь. Это очень грустно и тяжело, но пока еще не стоит тревожиться.
Вчера с Марком /Улуповым/ мы ездили в лес и закопали там моего Александра Невского. Где и как его найти, я напишу особо. Он не стоит, конечно, больших хлопот, но мне не хотелось бросать его в случае внезапного отъезда. А после войны я, Макс или ты его найдем.
Написал еще несколько этюдов на бумаге клеевыми красками. Все они примерно такого же качества, как и все мое остальное. Я замечаю в своих работах стремление к простоте цвета. И главное, это чтобы было так: я увидел и нарисовал так, как будто я и понятия не имею о приемах живописи, композиции и прочих вещах.
Ну, вот и все. Целую всех крепко-крепко. Пишу редко потому, что все время жду этого самого момента отправки, и это так угнетающе действует, что иногда хочется самому куда-нибудь кинуться. Ну, еще раз целую.
Будьте здоровы. Привет нашим в Щелкове, Наталии Федоровне и Лиде Павловской, если она к тебе заходит. Папка».
К письму приложен листочек «Рецепты грунта».
| 1. Известь с паклей | 3. Мрамор толченый 1ч. | 4. 1ч. /неразб./ |
| 2. Известь толченая 1 ч. | Пемза/?/ ½ ч. | …………. |
| Зола ½ ч. | Волокно | Кр.пемза |
| Волокна. | Известь | |
| Известь | ||
| 5. Известковые белила, золы/ 1/2ч./, извести, волокна. |
25/III 45г. Алабино.. Здравствуй, Наталушка!
Положение по-прежнему без перемен, но очень все надоело.
С трудом написал несколько этюдов; ночных, правда. Они очень схематичны и очень приблизительны, но для меня они очень хороши. В них нет т.н. живописности, и цветовое сочетание совершенно небрежно. Но это несущественно, так как в этих условиях и невозможно писать по-настоящему. Это вроде того, что я небрежно одеваюсь, так как не в состоянии одеться так, как мне хочется. Если я уеду, то оставлю их у Марка, или у Григорьевых.
Ну, надеюсь на лучшие времена. Очень меня беспокоит твое положение, и очень будет обидно, что не узнаю результатов.
Ну, пока. Желаю счастья все четверым или пятерым. Только как вы будете жить?! Ну, целую крепко-крепко всех – и тебя, и Туську, и Макуську.
Борька
Военные письма из Восточной Пруссии
28/ III 45г. Восточная Пруссия, близ Кенигсберга.. Здравствуй, Наталка!
Я тебе не писал до последней минуты о том, что я уже с 13 марта в Восточной Пруссии. Не хотелось по-пустому тебя беспокоить. Но завтра, а может быть и сегодня, ухожу на передовую. Правда, я один день был на передовой (ночью) и ничего особенного не испытал. Нахожусь в артиллерии. Но это все равно очень мало преимуществ, только в атаку не идти. Самочувствие хорошее, гораздо лучше, чем в Алабино. Здоровье пока не подкачивает. Питание отличное. Погода хорошая, весна, снега нет, зеленеют поля, поют жаворонки. Хожу и любуюсь природой, и хочется писать. И я почти каждый день рисую портреты товарищей. Войну я как-то не замечаю, да и ничего приятного нет, одни разрушения, мусор и грязь. Города и села Германии очень однообразны и скучны; каменные дома с красной черепичной крышей довольно комфортабельно оборудованы, но на всем печать духовного убожества и мелочного практицизма, и мещанского вкуса. Я ожидал в Германии встретить это, но не думал, что это - в такой степени. А природа, особенно леса, здесь почти как под Москвой. И поля сейчас красивые – серебристо-лиловые, и очень весело поют жаворонки.
Ну, вот и все. Писать о том, что меня могут убить и т.п., - не хочется. Я и не думаю сейчас об этом, и о детях не думаю, (ты не обижайся), - такое состояние – ни прошлого, ни настоящего, ни будущего.
Репродукции, что были у меня, я отослал Марку, себе оставил только Рафаэля, что ты мне привезла, Микеланджело одну репродукцию, и Гирляндайо.
Какой у тебя будет ребеночек, я, может быть, и не узнаю. Но это все равно хороший, и ты, конечно, вырастишь и его, как Макуську и Туську. Они будут очень опечалены этим письмом, но пусть не беспокоятся – здесь мне совсем не страшно, я даже удивляюсь на себя. Это я и тебе говорю, да ты, наверное, и сама это мое состояние понимаешь. В состоянии действительной опасности и трудностей я более спокоен и хладнокровен, даже по отношению к окружающим меня товарищам.
Теперь по части моих последних этюдов. Я их оставил у Григорьевых. Они их тебе привезут, или когда у тебя будет время, ты сама съездишь. Это, конечно, не обязательно, там ничего особенного нет. А голову Александра Невского, что мы с Марком закопали, найти так: со ст. Алабино нужно дойти до Санчасти вдоль речки, пройти мимо землянки, где ты у меня ночевала, и идти к лесу близ речушки. Там, идя вдоль речки, будет просека, которая пересекает речку. За просекой, на берегу речки в 100 – 150 м. поляна, уютная такая, на ней мы жгли костер. На берегу растут 2-3 большие густые елки с ветвями до земли. Вот между елок и лежит эта скульптура. Вот когда у вас будет время, вы съездите на экскурсию в это место.
Ну и все. Целую крепко-крепко всех. Папка. /Далее план местности, как найти закопанного Александра Невского, чертеж 5х20см/. Мой адрес: п.п. 62911 е
3 и 4 апреля 1945 года: «Восточная Пруссия. 3/1V 45 г. Здравствуй, Наталка! Признаться, с трудом заставляю себя писать тебе – очень трудно возвращаться к действительности. Нахожусь на передовой, очень близко от немцев, на расстоянии ракеты. Сижу в блиндажике и кипячу чай. Впереди синяя полоска горизонта, оттуда и туда идет стрельба. Нельзя сказать, что я спокоен, скорее «все равно», как говорится, одна надежда на «бога». Инстинкт самосохранения заставляет пригибаться при обстреле. Смерть здесь – нормальное, обычное явление, как и вообще это явление нормальное. Кругом весна, растет крапива и трава, глупые птички поют свои невинные песни. Природа очень красива и торжественна. Только люди все в грязи и ужасны своим видом. У нас сейчас «артиллерийская перестрелка» и «бои местного значения». Старые вояки говорят, что это – самое плохое в войне. В свободное время смотрю на свои репродукции /их три: Рафаэль, Микеланджело и Гирляндайо.- М.Ч./. Даже здесь они меня вырывают на мгновение из пропасти забытья. Это совершенно особое ощущение, я очень рад, что оставил их у себя. Ну вот, я здоров, чувствую себя хорошо. Товарищи мои по расчету все коммунисты и комсомольцы, все награждены, и хорошие люди. Привет ребятам, и всем. Целую крепко. Борька. Напиши в Щелково привет от меня /написано утром 3 апреля.- М.Ч./.
3/1У 19 45 г. Днем ходил в тыл, за 1 – 1,5 км, за елками для маскировки. Хороший, теплый день. Черемуха набухла, цветет орех и ольха. Загадал найти цветы, голубой или желтый, а нашел сразу два беленьких и один желтый, - и не знаю, что думать, гаданье не вышло? Я давно мечтал дожить до цветов, и вот теперь все мои мечты сбылись. Артперестрелка, и минометы, бух- бух, надоедливо напоминают о войне. А то прямо светлое Христово воскресенье. Здесь, можно сказать, красиво, там и сям поместья со старой, позеленевшей черепицей и вековыми дубами, и какими-то не известными мне деревьями. Зеленеют озими, сверкает вода в ручьях. Здесь интересней, чем в начале Восточной Пруссии. Я сегодня много пишу, есть время; хотя хочется спать – ночь работали. Ну, кончаю. Надо почистить карабин, на вид я грозный воин – обвешен гранатами, патронами, сижу на снарядах. Печку растапливаем порохом, от папироски. Только когда и как это кончится?! Право, думаешь иногда, хоть бы скорей конец. Ну, целую крепко-крепко всех, сколько вас там ни окажется. Борька». «4/1У 45 г. Восточная Пруссия. Ну, Наталушка, идем в наступление. Прощайте, будьте живы и счастливы. Вчера я сорвал и послал тебе цветы, а через час там упал большой снаряд. Вот какие здесь дела. Ночью шел дождь, и было пакостно. Днем прояснилось, и опять было по-весеннему, даже хотел писать, рисовать этюд. Но некогда, нужно готовиться к бою. Ну, что же еще сказать? Все уже переговорено много раз. Будьте живы, здоровы и счастливы. Целую крепко-крепко всех. Привет Маме, Шуре и Лиде, в Анискино. Привет друзьям. Борька».
7 апреля 1945 г. Восточная Пруссия. «7/1У 45г. Здравствуй, Наталушка! Третий день в наступательных боях. Что здесь делается – описать трудно, да это, пожалуй, и не поддаётся описанию или нарисованию. Прежде всего, это напряжённейший физический труд и пребывание в самых невероятных условиях, не говоря об опасности. Пока у меня хватает выдержки, но то, что я третий день, и еще не убит и не ранен – просто чудо. Это может случиться каждую минуту: пули свистели рядом со мной, снаряды рвались у самых ног, и засыпало землей. И сейчас надо мной пролетают снаряды и мины, и рвутся время от времени то близко, то далеко, «катюши» и «ванюши» со скрипом бросают свои мины. В настоящую минуту я в двух-трех км. от передовой, поехал за снарядами для батареи. Воюю я пока довольно мужественно, вот это задание поручено мне, потому что знают, что я его выполню, а не спрячусь где-нибудь в воронке. Я даже представлен к правительственной военной награде. Дело не в мужестве, а в том, что безразлично, храбрись или трусь – снаряд, мина или пуля в любую минуту достигают тебя, а спокойствие и хладнокровие все-таки лучше. Я никаких геройств не проявлял, а просто старался быть солдатом. Товарищи мои меня за это уважают. Ну, целую крепко- крепко всех. Гвардеец Борька. Некогда, идут подводы».
18-19 апреля 1945 г. «18/1У 45г. Вост/очная/ Пруссия, близ Пиллау. Здравствуй Наталка! Вот мы дошли до моря. Осталось, может быть, несколько дней боев. Но ведь не знаешь, где тебя может поймать пуля. Вот сейчас рядом разорвался снаряд и убил лошадь, а я как сидел, так и сижу. Я тебе писал о том, что представлен ко второй награде, просят Орден Красного Знамени. Это получилось само собой. Я, вдвоем с ездовым, с пушкой заскочили в городок, занятый немцами. Мы прыгнули в траншею, а коней немцы тотчас перестреляли. Мы сидели и боялись немцев, а они – нас. Но наша пехота видела, как мы влетели в город с пушкой, и поползли за нами следом. Немцы тотчас сдались в плен, а мы открыли из пушки огонь по ближайшим домам и выкурили из них засевших там немцев. Вот какие дела. Страшно, между прочим, вступать в бой, а в бою ничего не замечаешь. Чувствую себя хорошо, здоров. Как вы там живете и как твои дела, я стараюсь не думать. Все время проходит в копке блиндажей, езде и стрельбе. Спать приходится главным образом днем, где попало. Спишь в своем ровике даже тогда, когда вблизи рвутся снаряды и мины… Пробовал делать зарисовки, но все мнется, рвется и мочится. С трудом сохраняю три свои репродукции и иногда любуюсь ими… Книг хороших и картин не встречал. Ну, пока. Будь счастлива с детьми. Целую крепко всех. Борька». «19 / 1V. Наталушка, бои кончились. Нахожусь в тылу, готовимся к дальнейшим боям. Спешу. Борька»
19 апреля 1945 г. «19/1У 45 г. Восточная Пруссия. Здравствуй, Наталка! Вчера получил твое письмо. Ты, пожалуйста, не обижайся, я не хотел тебя беспокоить зазря, так как была возможность «зацепиться за карандаш». Ну, слава богу, бои окончились для меня благополучно. Тихо. Какая-то тяжелая реакция. Так мало нас осталось невредимых, что как-то страшно. Снова готовимся к боям на каком-то другом фронте. Ну, дай Бог тебе благополучно родить. Ты ведь тоже подвергаешься такой же опасности, как и я. К сожалению, должен кончать. Иду в караул, а письмо хочется отправить как можно скорее. Я, каждый раз начиная писать, боялся, что не успею кончить. Целую крепко-крепко всех. Борька».
4 мая 1945 года. «Близ Инстербурга. Здравствуй Наталка! Снова в батарее, не знаю, к лучшему или к худшему, но «все, что Бог ни делает, все к лучшему» – говорит солдатская пословица. Получил два твоих письма от 24 и 27, и письмо от Марка. Ну, очень рад, что у тебя все кончилось благополучно. /24 апреля родилась дочь Мария, то есть я. - М.Ч./. Вот чего угадать нельзя, но все равно поздравляю. Будьте здоровы, растите большие. А как назвать – не знаю. Мне хочется, чтобы имя не напоминало кого-нибудь из знакомых. Так что ты подумай, но это, в конце концов, не важно. Ну вот, снова в лесу. Все как будто рады моему возвращению, но все равно, там хорошо, где нас нет. За первое участие в бою мне дают, как было объявлено, «Славы 3 ст.». А за Зеерапен разговор шел даже о «Золотой Звезде» и «Ордене Ленина». Но об этом страшно подумать. Дело все в том, что произошло все это на глазах высокого начальства. И, как говорят, ещё когда мы мчались под обстрелом, командир полка сказал: «Наградить, если останутся живы». И чудом мы остались живы. Хотя не чудом, а потому, что мы прыгнули в немецкую траншею. Но об этом всём ещё официально ничего нет. Как раз я пишу, а кругом это все обсуждается. И мой голос единственно авторитетен, так как я один все это как следует знаю. Ну, до свидания. Будьте счастливы. Уже темно. Целую крепко-крепко всех четверых. Привет всем. Борька».
Война с Японией.
10 и 12 августа 1945г. «10.8.45 Провинция Чахар. Здравствуй Наталка! Ну вот, и снова война. Теперь тебе ясно, где я находился это время и почему я не писал тебе – не разрешалось. Сейчас пока для меня продолжается интересное путешествие по поэтическим степям МНР и Чахар. Пришлось пройти 600 – 700 км по безлюдным и сухим степям».
«12.8.45. Манчжурия. Здравствуй, Наталка! Путешествие продолжается по южным склонам Хинганского хребта. Места пустынные и дикие. Очень красивые горы, покрытые бархатным ковром степной травы. Но здесь есть уже речки и озера. В долинах - обилие цветов. Иду хорошо. Предоставлен почти целиком самому себе. Делаю беглые зарисовки. Но марши утомительны – 50-60 км в сутки. Но чувствую себя хорошо. Вчера даже взобрался на небольшую гору; там растут березы, дикие абрикосы и грибы – подберезовики, волнушки и белянки. Это очень трогательно после месяцев голых степей. Идем без боев, но скоро ли кончится эта одиссея, и где и как - трудно сказать. Будем надеяться, как говорится, на Бога. Письма твои получаю регулярно на 12 – 15 день. Сделал несколько этюдов клеевыми и акварельными красками в своей обычной для военного времени манере. Пока я их везу на повозке с разными другими вещами. За письма твои большое спасибо. Они меня переносят к вам, на Волхонку. Ну, пока все, кончаю. Еще очень много хотелось бы сказать, но необходимо спешить все вперед и вперед. Целую крепко всех. Ваш папка Борька. У меня выросли большие-большие рыжие усы».
8 ноября 1945 г. из Порт-Артура.
«8.11.45. Здравствуй, Наталуша! Три часа утра. У вас еще 8 вечера. К празднику очень много работал по оформлению клуба и города. Устроил и хорошо оформил выставку героического оружия, не пожалел ни шелку, ни чего другого. Вчерашний день, 7 ноября, провел, не помню как. С утра был пьяный и только вот сейчас проснулся. Голова болит, но опохмеляться не хочется. За работу меня опять представляют к награде – вчера, помню, заполнял какой-то наградной лист… Вчера мне дали новое обмундирование. Оно сегодня наполовину похоже на старое, а завтра догонит его. Вообще я живу хорошо. У меня отдельная большая комната-мастерская. «Порядок в ней полный», как у меня всегда бывает: на столе, рядом с табаком и хлебом – букет астр, в банке из-под консервов, но обернутой белым и красным шелком. Начальство привыкло к моим порядкам и не вмешивается. Клуб я оформил красиво. Стены обиты бордовым шелком. Панель деревянная. На большой стене повешена карта бывшего пути дивизии – земной шар, и с одного конца на другой – красная стрела с изгибами. И два пейзажа – Кенигсберга и Порт-Артура, акварель на шелке, в серебряных рамах, - повешены на кольца, на зеленом тоже шелке. Очень красивое и крепкое сочетание цветов. Барельефы Ленина и Сталина, белые, на ярком красном шелковом стяге, тоже обвиты зеленым шелком. В общем, я здесь накурочил много всякого. Но получилось очень нарядно и шикарно. Только живопись плохая. Но это в данном случае не важно, я главным образом следил и добивался ансамбля. Вот. Во время работы я чувствовал себя хорошо, а сейчас вот опять начинается какая-то нервозность – проснулся середь ночи и не хочу спать. Как ты там управляешься с детьми, я стараюсь не думать, очень уж тяжело делается на душе, когда я вспоминаю вас: Тебя с Машкой, Туськины проказы, переходящие границы детской шалости, и Макуську, тихого, скромного и чем-то угнетенного. Ну, скоро, скоро я приеду, в конце этого месяца я должен демобилизоваться, и, наверное, к Новому Году буду дома. Как-то уж не верится в это. Ну, до свидания, дорогая. Уж утро приближается, поют петухи, кричат ишаки. Где-то высоко, под звездами, летят с криком журавли. Силуэты «сопок Манчжурии» начинают отделяться от неба. Целую крепко-крепко всех. Борька»
