Газета «Русская мысль». Париж, 15-21 апреля 1999
Н. Махарашвили
Это имя мало что говорит не только широкому зрителю, но и искусствоведам, в том числе занимающимся и советским периодом. Между тем, творчество, да и сама личность Бориса Чернышева, 30 лет со дня смерти которого исполнится в этом году, помогли многим художникам, начинавшим в 50-60-е годы, ощутить неразрывность игнорируемой официальным искусством единой линии развития русской культуры.
Открытие выставки превратилось в вечер воспоминаний. Художник Дмитрий Жилинский свидетельствовал, что «при Чернышеве нельзя было сфальшивить, компромиссно высказаться о живописи. В то время, когда все рвались к чинам и званиям, Борис Петрович жил исключительно искусством». Кто-то вспомнил, как однажды на рассмотрение художественного совета (куда входил и Чернышев) была представлена картина, написанная в соавторстве с космонавтом. Члены совета были в замешательстве, но никто не решался отвергнуть «шедевр». И тут раздался тихий, но твердый голос: «Вещь абсолютно антихудожественна». И в этой констатации не было никакого вызова, никакой особой смелости, в ней была только правда и способность эту правду свободно высказывать.
Илларион Голицын, известный московский график, заметил, что «свобода и пластика, живописная гармония, заложенная в самой руке, - главные свойства дарования Чернышева». Скульптор Дмитрий Шаховской сказал о нем: «Столько любви и столько знания. Но ни любовь, ни обремененность знаниями не закрепощали его. Дышащая свобода всегда отличала этого художника, в творчестве которого традиции французской живописи уживались с отзвуками античности».
В «оттепельное» время, обострившее потребность в самовыражении, и сам Борис Петрович, и его работы являли собой некий противовес мертвящей фальши и казенному пафосу официального искусства. При этом сам художник ни в какой «оттепели» не нуждался, так как был всегда внутренне творчески свободен. Идеологические догмы и мифы не имели над ним власти.
Творческий путь Бориса Чернышева охватывает четыре десятилетия. В конце 20-х он студент ВХУТЕИНа (преемник ВХУТЕМАСа), где его учителями были такие замечательные художники, как Павел Кузнецов, Александр Куприн, Константин Истомин, Лев Бруни, Надежда Удальцова, Владимир Фаворский. А дипломную работу он выполнил под руководством Кузьмы Петрова-Водкина в ленинградской Академии Художеств.
Окончив Академию в 1931 году по классу монументальной живописи, Чернышев много работал в техниках мозаики, фрески, сграффито. В основном это были заказы по оформлению фасадов и интерьеров кинотеатров, станций метро, пансионатов – заказы, приносившие небольшой заработок. Но даже в этих «сочинениях на заданную тему» (часто случайных и недолговечных) Чернышев не «халтурил», бежал повествовательности и буквализма, добивался целостного экспрессивно-обобщенного впечатления, образности. Он смело комбинировал разноцветные камешки, цветное стекло-смальту, вдавливая их пальцами в серый, грубый цемент. Возникла поверхность неприглаженная, брутальная и одновременно живописная.
«Ходил по Москве худощавый бородатый человек с мешком и собирал в него камни – вдруг пригодятся для мозаики», - рассказывали знавшие его. Умер Борис Петрович, работая над очередным панно. Его ученица вспоминала, что с заказами всегда было трудно, но Чернышев всегда собирал вокруг себя молодых и делился с ними работой: «Тесно было в его мастерской, но туда принимали всех. И он не просто учил, он передавал нам школу ВХУТЕМАСа».
На выставке представлены несколько малоформатных мозаичных панно и фрагменты фрески. Они соседствуют с графическими набросками и удивительной живописью на бумаге. Именно бумага – материал, который всегда под рукой и, что еще более существенно для нищего художника, дешевый по сравнению с холстом, - определяет особую фактурность красочной поверхности его работ. Чернышев использовал кальку, необработанную, как будто с кусочками травинок, бумагу (в такую в гастрономах обычно заворачивали колбасу); даже газеты. Эта коробленая шероховатая основа впитывает краску и одновременно проступает сквозь нее. В созданных художником пейзажах и натюрмортах, портретах и этюдах обнаженной натуры линия и цвет лишены имитативной, псевдореалистической функции, они обладают собственным ритмом и экспрессией. Непосредственность первоначального натурного впечатления всегда соединяется у него с творческим «довоплощением», как будто происходящим на наших глазах.
В особенной светоносности краски, в легком касании кисти, почти рельефной фактурности ощутимо стремление разглядеть в видимом «черты истинной реальности». Эти тенденции сближают поиски Чернышева с исканиями его предшественников – художников объединения «Маковец» (1922-1926), считавших, что идеальное начало заложено в любом явлении действительности. Не случайно один из «маковчан», Николай Чернышев, был учителем Бориса Петровича во ВХУТЕИНе. Известно, что еще тогда Н. Чернышев, В. Фаворский, Л. Бруни и П. Кузнецов выделяли способного ученика за независимость художественного мышления и прочили ему как живописцу большое будущее.
Понятно, что «большое будущее» в стране советов не могло стать уделом Бориса Чернышева. Темпера на дешевой бумаге, небольшой формат работ – не изобретенная экзотическая техника, хотя и мастерски освоенная, «одухотворенная» автором, но еще и примета времени. Художник-монументалист Александр Корноухов, ученик Бориса Чернышева, заметил: «Его судьба это судьба художника в разорванном мире. В его живописи нет идеологии, он свободен и всегда присутствует в настоящем. И потому малыми средствами Чернышеву удавалось воплощать многое, и, прежде всего – время разорванных связей в культуре».
В 80-е годы некоторые работы Бориса Чернышева были приобретены, а также получены в дар от наследников такими крупными музеями, как Третьяковская галерея, Русский музей, ГМИИ им. Пушкина. Настоящая выставка, включающая более сотни произведений, принадлежащих семье художника, организована во многом благодаря стараниям его дочерей и сына».
